Читатель пишет

Бывает оптимизм, унылее которого нет, право, ничего на свете. Рядом со сторонником этой философии, которого заслуженно зовут вульгарным оптимистом (ибо такого рода оптимизм всегда вульгарен), нельзя не тосковать о блаженной грусти меланхоличных романтиков.

Кто не встречал это железное, непоколебимое бодрячество и не отшатывался от беспочвенной решимости видеть во всем только “хорошее” (как это глупо называется), которым отличается подобный оптимизм от прочих, более мудрых жизненных теорий?

Набегают на ясное небо тучи, уходят в отставку правительства, заболевают дети, закрываются школы, уезжают любимые, продаются предприятия, дешевеет водка, меняется строй… Что ни делается — всё к лучшему в этом лучшем из миров!

Вульгарный оптимист на всё смотрит через пошлого розового цвета очки. Он убежден, что ругать мир, в котором мы живем, безнравственно и небезопасно. Потому тон его всегда бравый, мысли правильны (на данный момент, в соответствии с генеральной установкой), выражения официальны, лицо непроницаемо, хотя и улыбчиво. Этому в высшей степени “положительному” субъекту чужд какой-либо намек на юмор. Иронии он боится, как черт ладана, а критика, по его глубокому убеждению, дар сатаны. Он не любит нежного утешения скрипки, ему подавай барабанные марши.

Разве он знает мудрую печаль, которая знакома добрым людям? Чтобы удержать свою застывшую деревянную улыбку, накрепко приколоченную к лицу ржавыми гвоздями, он не помилует ни солнце, ни луну, ни звезды, ни вселенную; свои бравурные уроки он умудряется извлечь из сумерек, из бушующего моря, из грустных старых песен, из памяти о первой горестной любви…

Теперь, когда ему подобные заполонили и редакции газет, и трибуны депутатов, и кабинеты чиновников, мы с каждым днем все глубже погружаемся в непреходящую печаль. На них, на этих бодрячках, лежит вина за бойкие газетные сообщения и жизнерадостные беседы. Что может быть несноснее бодряческого суесловия?

Пристрастие к такому оптимизму может сказаться на привычках человека и на его манере говорить, на убеждениях и жизненной позиции или на всем одновременно.

Оптимистов в этом роде немало есть и среди общественных деятелей. Хотя надо сказать, что они скорее не вульгарны, а болезненны – подвержены какому-то неведомому нервному расстройству.

Может быть, они боятся, что в их суждениях и в их делах отпала надобность? Может быть, виновниками их наигранного оптимизма являются недоверчивые и озлобленные люди, с которыми им приходится встречаться по долгу службы? Возможно, поэтому наши активисты стараются держаться бодро и изо всех сил показывать, что они славные ребята, из-за чего и надевают личину, которая не может не отталкивать любого здравомыслящего человека.

Ей богу, от этой их непрошибаемой веселости и лихорадочной приязни становится не по себе. Они все топят в сахарной водице. Их лоб не омрачает даже слабое подобье тени, улыбка никогда не сходит с их лица, в раскатах гомерического хохота слышны отчетливые истерические нотки.

Довольно трудно вынести знакомых, которые твердят, что все прекрасно, и фамильярно хлопают вас по плечу, но уж совсем невыносимы люди, которые готовы хлопать по плечу все человечество и каждое событие приветствовать улыбкой одобрения.

Бездумный оптимизм всегда несет с собой уныние – ведь глупость, близорукость и бесчувственность не могут привести нас ни к чему другому. Бесспорно, те, что исповедуют подобное бодрячество, живут в особом, маленьком мирке – осколке нашего большого мира, где нет ни воздуха, ни солнца, а потому и не бывает тени, и речи их нам кажутся почти бессмысленными. Вульгарный оптимист непрестанно оглашает петушиным криком тьму и никогда не озарит нас радостью, если не ощутит печали.

Но самое страшное даже не это. Драма их жизни и ухмылка судьбы состоит в том, что сами они мало верят в счастливую звезду человечества, однако считают высшим долгом доказывать это другим.

В жизни нет ни горечи алоэ, ни приторности сахарной водицы, и о людях здравого смысла не скажешь точно, кто они – оптимисты или пессимисты. Они не похожи ни на упоенных радужным счастьем юнцов, ни на сердитых подростков, бранящих мир за собственную угловатость. Они, как люди взрослые, бывалые и зрелые, не раз глядевшие в лицо беде, сохранили способность и к здоровому гневу, и к мудрому удивлению, и к искренней улыбке, пусть даже тронутой печалью.
Жанна ПРИСЛИАНИ

Версия для печати

Наверх